Балтия – СНГ, ЕС – Балтия, Культура, Прямая речь, Форум

На заднем фоне за Мариной Зандман работа художника-концептуалиста Дмитрия Пригова (1940-2007).

Марина Зандман родилась в Москве. Закончила Московский институт иностранных языков им. Мориса Тореза. Кандидат исторических наук. Работала переводчиком, водила экскурсии для иностранных туристов в Третьяковской галерее, Пушкинском музее, Эрмитаже. С 1986 года живет в Германии (Гамбург, затем Берлин). В 1989 году провела выставку «Лабиринт — новое искусство из Москвы» в замке Вотерзен под Гамбургом (77 художников, 300 полотен, 12 000 посетителей). За 25 лет организовала более 100 выставок русского искусства. Специализация: Второй русский авангард — живопись, графика, фотография, ассамбляж, объекты. (Ассамбляж — техника, использующая объемные детали или предметы, скомпонованные на плоскости как картина. — Г. Э.)

– Марина, недавно исполнилось 25 лет вашей выставочной и галерейной деятельности в Германии. Какие эмоции вызывает эта цифра?

– Смешанные. Вдруг осознаешь, что это, возможно, самый большой и насыщенный отрезок твоей творческой жизни. Как водится, занялась я этим совершенно случайно. Мечтала собирать искусство, но всерьез не представляла, какие для этого нужны инвестиции. Потом поняла: чтобы жить среди искусства, а также делать подарки себе любимой, нужно самой активно заниматься выставками.

– Расскажите о своей первой выставке. После которой вас и заметили.

– В 1988 году, после регистрации брака в Германии и оформления документов, мы с мужем поехали в Москву — у него была командировка. В свободное же время мы посещали знакомых художников. Они-то и посоветовали сходить на выставку «Лабиринт» — «мол, мы все там висим». Мы ринулись во Дворец Молодежи и были потрясены: там висели пять сотен работ художников-авангардистов. Многих из них мы знали лично, по тесным квартиркам, чердакам и подвалам. Художники были объединены в группы, каждая со своим манифестом. Это походило на революцию, мне казалось, в Москве просто 1917-й год! Позже узнала: Горбачев готовился к партконференции и сказал — «делайте, что хотите».

Я попросила мужа понравившиеся картины сфотографировать. Тогда «цифры» еще не было и он нащелкал аж 12 фотографий! Я же пошла в дирекцию с идеей показать выставку в Германии. Директор, типичный комсомольский работник новой формации, сказал мне: «До сих пор мы боролись, чтобы выставка открылась, а как показать ее на Западе, мы еще не думали — давайте подумаем вместе». Я развела руками: «Ну хорошо, никогда этим не занималась, но могу попробовать».

– Итак, с дюжиной снимков вы вернулись в Гамбург...

– Полгода я рассылала заявки куда только можно — в музеи, в академии художеств,  в выставочные компании. Мне или отказывали, или не отвечали. Наконец мы нашли искусствоведа, согласившегося нам помочь. В получасе езды от Гамбурга нашелся и замок, где мы смогли разместиться. Замок как раз перестраивался, монтажные работы на время приостановили — обстановка идеально подходила к перестроечному искусству. Выставка открылась — мы назвали ее «Лабиринт — новое искусство из Москвы» — и обнаружилось: люди приходят, смотрят и уходят, не понимая, что за живопись перед ними... К тому же картины надо было как-то продавать — ведь мы набрали на 375 000 марок кредитов! У меня было ощущение, что я втянула семью в совершеннейшую авантюру. И если сейчас сама не возьмусь, то все рухнет... Я стала водить экскурсии, потом обучила еще нескольких помощников. Дело пошло на лад. В последние дни мы принимали до тысячи посетителей ежедневно.

– Отбился ли «Лабиринт»?

– Плюс-минус ноль. Муж меня утешал: во-первых, мы не остались в минусе, а ведь вполне могли бы, во-вторых, мы двое да наша секретарша смогли прожить-проработать целый год. Но главное, мы обрели опыт, контакты, связи. После «Лабиринта» ко мне стали обращаться с предложениями. В 1991 году, например, была большая выставка «Искусство, Европа», которая прошла в 63-х галереях Германии. Для четырех из них русские экспозиции готовила я. После этого мы провели выставки русских нонконформистов еще в 16 городах ФРГ и Швейцарии. В 1997 году переехали в Берлин и открыли свою галерею.

– Насколько комфортно вам в Германии?

– Очень комфортно. Меня устраивает окружающий меня рационализм мышления. Я совсем не склонна к спонтанному и необязательному образу жизни. Я ценю также ощущение, что живу в правовом государстве и здесь, я надеюсь, меня защитит закон. Кроме того, моя родина там, где живет мой любимый мужчина, мой муж!

– Как, кстати, вы с ним познакомились?

– Он был директором одной из крупнейших верфей в Гамбурге. В 80-х привез в Москву делегацию на переговоры, я была у них переводчиком.

– Какие качества вы цените в муже?

– Фриц невероятно скромный человек. Но больше всего я ценю в нем надежность. Как и в других людях, кстати.

– Профессиональные споры у вас бывают? Ну например: «Не здесь вешать надо!».

– Это — да! Я всегда говорю: экспозицию делает Фриц. Конечно, вначале я ему все объясняю... Но вот недавно меня не было и он сам развесил картины. Я пришла и схватилась за голову! И в этот момент у нас летят искры, искры... Мы оба относимся к этому очень трепетно.

– Я понял, с немецким у вас все в порядке. Фриц вас часто поправляет?

– Редко. Иногда я его о чем-то спрашиваю. У меня не всегда ладится с артиклями...

– Вы ведете здоровый образ жизни?

– Я каждое утро делаю гимнастику. Играю с Фрицем в пинг-понг. Люблю плавать — у нас есть домик под Берлином, рядом с озером.

– Какой отдых для вас самый лучший?

– Наверное, рыбная ловля со спинингом. Могу удить 4-5-6 часов без перерыва!

– Почему вы стали специализироваться именно на Втором русском авангарде (неофициальное искусство в СССР второй половины ХХ века — Г. Э.)? Многие галеристы и арт-дилеры делают себе имя на Первом...

– Я обожаю Первый авангард! (Стили и направления, возникшие в русском искусстве в начале ХХ века. — Г. Э.) Но этот рынок нестабилен, на нем много подделок... Я для себя его сразу исключила. Второй же авангард — это художники, которых я знала или знаю лично. Здесь я обхожусь без посредников.

– Второй авангард свободен от поддельных картин?

– Увы, эта напасть затронула и его. Известны, например, подделки на Владимира Яковлева, Анатолия Зверева, Леонида Пурыгина... Яковлев — один из моих любимых художников, у меня много его работ. И возможно... часть из них — не настоящие. Я себя утешаю: если у меня из 30 работ 10 подлинников, тогда все в порядке... Хотя все равно жалко. А недоглядела я в начале моего собирательства — не советовалась, покупала то, что нравится.

– Почему именно этих художников стали подделывать?

– На них был спрос и цены стали расти. К тому же их стиль легко подделать. Придумать схожий сюжет или повторить какую-либо их картину.

– Социалистический реализм совсем не любите?

– Он интересен, если это соцреализм 30-40-х годов, ну 50-х... А дальше — это уже просто маразм.

– Из каких сундуков вы достаете картины для своих выставок?

– Больше всего работ получаю от художников, половину или даже две трети. Примерно 15 процентов — так называемый второй рынок, люди дают мне из своих собраний, для выставок или для продажи. Еще из моей коллекции...

– Если можно, расскажите о ней...

– Коллекция у меня довольно скромная. Только те художники, которыми я занимаюсь — примерно 500 работ. У меня мало живописи, в отличие, например, от сегодняших русских, собирающих только холст, масло, бронзу, в лучшем случае — дерево... Зато у меня много работ на бумаге — мне они были доступнее.

– Любимая картина из вашего собрания?

– Работа Михаила Шварцмана. Стилизованная голова. Один из его Вестников. Это знаковая, чистая работа и очень редкая. Кажется, 1962-й год.

– Каких художников выставляете чаще?

– Мне нравятся метафизики Михаил Шварцман, Дмитрий Краснопевцев, Борис Штейнберг, Владимир Вейзберг... Их я выставляла неоднократно. (Метафизическая живопись — направление, характеризующееся искаженной перспективой, неестественным освещением и странным образным миром. — Г. Э.) Очень люблю Бориса Смертина, к сожалению, он рано, в 46 лет умер. Есть у него один объект с падающим портретом Ленина. Эта работа мне особенно близка — тот портрет я привезла из Одессы. Во времена перестройки в офисах начали снимать вождей... Смертин как увидел портрет, прямо задрожал: смогу ли я его получить. Я отдала и он сделал этот гениальный объект. Его я потом продала за 20 тысяч марок. А покупатель у себя дома придумал вот что: на старый стол он поставил старую зеленую лампу, а над столом повесил «падающего» Ленина. Вышло классно! Настоящая инсталляция.

– Вы дружите со своими художниками?

– Я дружила с Смертиным, со Шварцманом у меня был дружеский контакт. Но потом я поняла, что и мне, и им это мешает. При общении с художниками мне важна отстраненность, беспристрастность. А они... слишком эмоциональны, их легко обидеть неосторожным высказыванием.

– Второй авангард трудно продается?

– Искусство продавать всегда нелегко. Сейчас вот ситуация с Украиной... и опять сложности. Есть у меня замечательная работа Эдуарда Гороховского «Народ и партия едины». Она почти абстрактная — масса маленьких красноармейцев и простых людей. Тема подана с иронией. Одной немецкой собирательнице она нравилась. Хотела приобрести. Вдруг отказывается от покупки: «Я не хочу военной тематики... Мы хотим мира, нам не нужна война!». И вот с этим мне приходится жить.

– Как вам берлинская публика? Кто посещает ваши выставки?

– Примерно половина посетителей — это немцы из бывшей ГДР. Они начитанны, правда, не покупают, поскольку не могут себе это позволить, но русское искусство их по-прежнему интересует. Затем студенты, художники, коллекционеры... Правда, с большинством из своих собирателей я общаюсь по телефону и интернету, поскольку живут они не в Берлине.

– Много ли постоянных покупателей?

– Думаю, человек сто... ну, может чуть меньше.

– Коллекционирование живописи всегда была уделом людей не бедных...

– Согласна, это хобби требует определенных инвестиций. Но ведь можно собирать работы на бумаге или небольшие картины. У меня была клиентка, которая таковые и собирала. Я была у нее в гостях, жила она в двухкомнатной квартире, с высокими потолками и узким коридором. И в этом коридоре смотрелись именно малоформатные работы. Великолепная коллекция! Ее знали в галереях, она всегда что-то покупала. Правда, зимой она ходила в старом ветхом пальто...

– В каком случае человек вправе назвать себя коллекционером?

– Когда он поймет, что зимой сможет обойтись без новой шубы за 500 евро, зная, что за эти деньги купит настоящее искусство! Я вспоминаю ту женщину: ходила в стареньком пальто, а дом у нее был весь в картинах... они ее грели.

– Слышал, что картины дорожают на 10-20-30 процентов в год. Причем, речь вовсе не о топовых художниках.

– Я не повышаю цены так быстро. Я поднимаю цены на 10 процентов, скажем так, через каждые 3-4-5 лет. На какие-то работы цена долго не меняется.

– Вы отвечаете как галерист. А покупателю хочется, чтобы он удачно вложил деньги и на этом быстро бы заработал.

– Это уже спекуляции на искусстве, игры. Для этого нужны миллионные инвестиции.

– Михаил Шемякин сказал как-то в интервью: «Миром искусства управляет галерейная мафия, успешно эпатирующая публику...»

– Он говорит о глобальных игроках. В каждой стране их можно по пальцам пересчитать. Но есть и масса средних галерей, которые сегодня умирают одна за одной. И есть специализированные галереи, они выживают. Я — из последних. Но я выжила еще и потому, что не стремилась заработать безумные деньги. Иначе у меня возникло бы чувство неудовлетворенности и я бы давно бросила это дело. Я довольна, если я в плюсе. Но главное все же — мне интересно то, что я делаю!